СТАНОВЛЕНИЕ СУДЕЙСКОГО ГОСУДАРСТВА В ГЕРМАНИИ

О новизне понятия «судейское государство» косвенно свидетельствует интересный казус: когда автор этих строк недавно упомянул этот термин в приватной беседе с известным профессором уголовного права, он тут же сделал «поправку», заменив этот термин на «судебное государство». На этом дискуссия закончилась так и не начавшись. Понятие «судейское государство», на мой взгляд, не вполне корректно переводить как «государство судей» (см. ниже). В отечественной юриспруденции это новое понятие воспринимается либо нейтрально как естественный результат эволюции судебной системы т.н. цивилизованных стран, либо оценивается безусловно позитивно как высший этап эволюции правового государства. Обе трактовки являются ложными (см. ниже). Во-первых, любое явление юридического характера рождается как специфический артефакт. Впоследствии он может приобрести инерционный запас «бытия», но инерционная характеристика артефакта не может сделать его ipso facto «естественным» явлением. Во-вторых, как артефакт феномен «судейское государство» работает в том числе и за счет «амортизации» предыдущих инерционных артефактов, прежде всего, механизма «полицейского государства», а затем и механизма «правового государства». Автор делает вывод о том, что современное «судейское государство» в Германии не отменило ни старое полицейское государство, ни последующее правовое государство, а переподчинила указанные государственные функции собственным «судейским» целям, интересам и задачам. Можно сказать, что немецкое судейское государство нередко паразитирует на функциях старого полицейского государства и последующего правового государства, дискредитируя обе государственные парадигмы в общественном мнении. В Германии 21 века назрела потребность провести новые демаркационные линии между сторонниками традиционного юридического позитивизма, делающими акцент на приоритете ценностей «законнического государства» (Gesetzesstaat), с одной стороны, и сторонниками ценностей «судейского толкования» принципов и норм Основного закона 1949 года, с другой.

The novelty of the term “a judges’ state” within the Russian legal language is indirectly exemplified by my personal experience: recently in a private conversation with an erudite criminal law professor I happened to mention the term “a judges’ state”, my vis-a-vis hastened to correct me by suggesting another term, i.e. a “state of court procedure”. Thus, a potential discussion ended without having a chance to get rolling. I hold that the term “a judges’ state” better fits the problem focused upon in this brief article than the term “a state of judges”. The latter bears a misleading connotation of property law, as if a state as a public institution might “belong” to a particular professional group. In the Russian legal language, the term “a judges’ state” is either regarded as a neutral word, i.e. as a natural outcome of the court system evolution of the so called civilized nations or is hailed as a welcome term having utterly positive connotations, i.e. as the apex of the evolution of the rule of law principle. Both interpretations are false (see below). Firstly, any legal phenomenon emerges as a specific artifact. Later on, it may acquire an inertia persistence, but the latter may never provide a legal artifact with a natural force of its own. Secondly, remaining a specific artifact, “a judges’ state” functions - by the way - as a “parasite”, draining the residue inertia force of the old “police state” and that of the more recent “the rule of law state”. The author concludes that the recent “ the judges’ state” in Germany supplanted neither the old “police state”, neither the more recent “the rule of law state” but surely succeeded in transforming both of them by reorienting their functions to own goals, interests and tasks of “ the judges’ state”. In the 21st century Germany faces the great national problem concerning the necessity of drawing new demarcation lines between the supporters of a “Gesetzesstaat” (a state of laws), or legal positivism, on the one hand, and the supporters of a free judicial interpretation of the Basic Law of 1949, on the other.